Она пила и пила, пока не услышала жалобно-ворчливый голос Присей:

— Мне тоже хотца попить, мисс Скарлетт!

Это заставило Скарлетт очнуться и вспомнить, что она здесь не одна.

— Отвяжи веревку, отнеси ведро в повозку и напои всех. Остальное отдай лошади. Как ты думаешь, мисс Мелани может покормить младенца? Он же умрет с голоду.

— Господи, мисс Скарлетт, да у мисс Мелли нет же молока. Да у нее и не будет.

— Откуда ты знаешь?

— Я много повидала таких, как она.

— Не морочь мне голову! Много ты понимала вчера, когда надо было принимать ребенка! Ладно, беги! Я попробую найти чего-нибудь поесть.

Поиски Скарлетт долго оставались безуспешными, пока, наконец, в фруктовом саду она не обнаружила немного яблок. Солдаты побывали здесь раньше нее, и на деревьях яблок не было, но она подобрала несколько полусгнивших — в траве. Выбрав те, что получше, она сложила их в подол и побрела обратно по мягкой земле, чувствуя, как мелкие камешки набираются в ее легкие туфли. Как это не подумала она вчера надеть какие-нибудь башмаки покрепче? Почему не взяла свою шляпу от солнца? Не захватила какой-нибудь еды в дорогу? Она вела себя как круглая идиотка. Впрочем, она же думала, что Ретт, конечно, позаботится обо всем.

Ретт! Она ожесточенно сплюнула на землю, словно само это имя оставляло мерзкий привкус во рту. Как она ненавидит его! Как гнусно он с ней поступил! А она еще стояла там, на дороге, и позволяла ему целовать себя, и ей это даже нравилось! Должно быть, она потеряла рассудок тогда, ночью. Но какой же он низкий, презренный человек!

Она вернулась к повозке, оделила всех яблоками, а оставшиеся бросила в повозку. Лошадь поднялась на ноги, но вода, казалось, не особенно освежила ее. Теперь, при свете дня, вид у лошади был еще ужасней, чем ночью. Кости крупа выпирали, как у старой коровы, ребра напоминали стиральную доску, а на спине не было живого, неисхлестанного места. Впрягая лошадь в повозку, Скарлетт с трудом заставляла себя прикасаться к этой кляче, а надевая удила, заметила, что у лошади попросту не осталось ни единого зуба. Да она стара, как эти холмы! Раз уж Ретт взялся красть, так мог бы украсть что-нибудь и получше!

Она взобралась на сиденье и хлестнула лошадь веткой гикори. Кляча засопела, захрипела и тронулась с места, но, свернув на знакомый проселок, Скарлетт увидела, что без особого труда быстрее дошла бы пешком — так медленно двигалось это животное. Ах, если бы все они — и Мелани, и Уэйд, и младенец, и Присей — не висели у нее на шее! Она бы мигом добралась домой. Да, она бы побежала бегом, бегом всю дорогу — домой, к маме!

До дома оставалось не больше пятнадцати миль, но старая кляча тащилась так медленно и ей так часто приходилось давать отдых, что на это путешествие у них мог уйти целый день. Еще целый день! Скарлетт смотрела на слепящую глаза красную ленту дороги, изрезанную глубокими колеями, оставленными колесами орудий и санитарных фургонов. Пройдет еще не один час, прежде чем она увидит своими глазами, что Тара по-прежнему стоит на месте и Эллин там. Еще не один час трястись им под палящим сентябрьским солнцем.

Она снова бросила взгляд на Мелани — та лежала, опустив опухшие веки, жмурясь от солнца. Скарлетт дернула за ленты чепца, распустила узел под подбородком и кинула чепец Присей.

— Накрой мисс Мелани лицо. Солнце бьет ей прямо в глаза. — Но сняв чепец, она тотчас почувствовала, как ей припекает голову, и подумала: «К концу дня я буду вся в веснушках, пятнистая, что твое кукушкино яйцо».

Никогда еще не приходилось ей бывать под открытым небом без шляпы или без шарфа, никогда ее холеные ручки не держали вожжей без перчаток. И вот теперь она сидит на самом солнцепеке в этой разбитой колымаге, запряженной подыхающей клячей, — сидит грязная, потная, голодная, и ничего ей не остается другого, как тащиться со скоростью улитки по этой обезлюдевшей земле. А всего несколько недель назад она благополучно жила под надежным кровом! Ведь еще так недавно она, как и все вокруг, считала, что Атланта никогда не будет сдана и нога неприятеля не ступит на землю Джорджии. Но маленькое облачко, появившееся на северо-западе каких-нибудь четыре месяца назад, превратилось в мощную грозовую тучу, породившую невиданной силы ураган, и он смел с лица земли мир, в котором она жила, разрушил ее упорядоченную жизнь и зашвырнул ее сюда в этот притихший, опустошенный, населенный призраками край.

Существует ли еще на свете Тара? Или и ее тоже сметет этим ураганом, пронесшимся над Джорджией?

Скарлетт стегнула измученную лошадь по спине в тщетной попытке заставить ее быстрее тащить раскачивавшуюся из стороны в сторону на разболтанных колесах повозку.

Смерть была рядом, ее присутствие ощущалось в воздухе. В вечереющих лучах клонившегося к закату солнца знакомые поля, знакомые зеленые рощи расстилались перед глазами Скарлетт неестественно молчаливые, тихие, вселяя в сердце страх. При виде каждого опустевшего, пробитого снарядом дома, мимо которого проезжали они в тот день, при виде каждого остова печной трубы, торчавшего словно часовой над закопченными руинами, страх все глубже заползал в ее душу. С прошлой ночи им не попалось на пути ни единого живого существа — ни человека, ни животного. Только трупы — трупы людей, трупы лошадей, трупы мулов… С раздутыми животами, они валялись у дорог, и мухи тучами вились над ними, а вокруг ни души. Ни щебета птиц, ни далекого мычания стада, ни шелеста ветра в листве. Только глухие удары усталых лошадиных копыт по земле да слабое попискивание новорожденного нарушали тишину.

Печать какого-то странного, словно колдовского оцепенения лежала на всем. И холодок пробежал у Скарлетт по спине, когда ей подумалось, что эта земля — как любимое, прекрасное лицо матери, тихое, успокоившееся наконец после перенесенных смертных мук. Ей чудилось, что эти знакомые леса полны призраков. Тысячи солдат пали в боях под Джонсборо. Их души — души друзей и души врагов — глядели на нее оттуда, из этих заколдованных рощ, сквозь пронизанную косыми вечерними лучами солнца зловеще недвижную листву — слепыми, багровыми от крови и красной пыли, страшными, остекленелыми глазами глядели на нее в ее разбитой повозке.

— Мама! мама! — беззвучно прошептала Скарлетт. О, если бы только добраться до Эллин! Если бы только каким-нибудь чудом Тара осталась целой и невредимой и она могла бы, миновав длинную подъездную аллею, войти в дом и увидеть доброе, нежное лицо Эллин, ощутить мягкое прикосновение ее чудотворных рук, мгновенно отгоняющее всякий страх, могла бы припасть к ее коленям, зарыться в них лицом! Мама знала бы, что нужно делать. Она не дала бы Мелани и ее младенцу умереть. «Тихо, тихо!» — спокойно произнесла бы она, и все страхи и призраки развеялись бы как дым. Но мама больна, быть может, умирает.

Скарлетт снова стегнула хворостиной истерзанный круп лошади. Во что бы то ни стало надо ехать быстрее. Целый день тащатся они в самое пекло по этому проселку, и ему не видно конца. Скоро стемнеет, а они по-прежнему будут одни среди этой пустыни, где витает смерть. Скарлетт покрепче ухватила вожжи стертыми до волдырей руками и с яростью принялась понукать лошадь, не обращая внимания на ломоту в плечах.

Лишь бы добраться до отчего дома, до теплых объятий Эллин и сложить со своих слабых плеч эту слишком тяжелую для нее ношу: умирающую женщину, полуживого младенца, своего изголодавшегося сынишку, перепуганную негритянку — всех, ищущих в ней защиты, опоры, всех, кто, глядя на ее прямую спину, продолжает уповать на ее силу и отвагу, не понимая, что она давно их утратила.

Измученное животное не отзывалось ни на вожжи, ни на хворостину и все так же медленно тащилось, еле передвигая ноги, спотыкаясь, когда под копыта попадали большие камни, и шатаясь при этом так, что, казалось, того и гляди рухнет на землю. Но вот, в сумерках, они все же добрались до последнего поворота, за которым их долгое путешествие должно было прийти к концу. Свернув с проселка, они снова выехали на большую дорогу. До Тары оставалась всего миля пути!