— Он тоже был в армии. Он прослужил в армии восемь месяцев. Он участвовал в последней кампании, и сражался под Франклином, и был с генералом Джонстоном, когда тот сложил оружие.

— Я об этом не слыхала, — сказала миссис Мерриуэзер, и вид у нее был такой, будто она вовсе этому и не верит. — Но он же не был ранен — с победоносным видом добавила она.

— Многие не были.

— Все, кто чего-то стоил, — все были ранены. Я лично не знаю ни одного, кто не был бы ранен.

Скарлетт закусила удила.

— В таком случае все, кого вы знали, были сущие идиоты, которые не умеют даже вовремя укрыться от дождя… или от пули. А теперь позвольте, миссис Мерриуэзер, вот что вам сказать, и можете отнести это на хвосте своим кумушкам. Я выхожу замуж за капитана Батлера, и я не изменила бы своего решения, даже если бы он сражался на стороне янки.

Достойная матрона покинула дом в таком состоянии, что даже шляпка ее тряслась от гнева, и Скарлетт поняла, что теперь приобрела себе открытого врага вместо порицательного друга. Но ей было все равно. Ни слова миссис Мерриуэзер, ни ее действия не могли уязвить Скарлетт. Ей было безразлично, кто что скажет, — за исключением Мамушки.

Скарлетт спокойно вынесла обморок тети Питти, которая лишилась чувств, узнав о помолвке, и сумела выстоять, увидев, как вдруг постарел Эшли и, не поднимая глаз, пожелал ей счастья. Ее позабавили и разозлили письма от тети Полин и тети Евлалии из Чарльстона: обе дамы пришли в ужас от услышанного, накладывали свой запрет на этот брак, писали, что она не только погубит себя, но нанесет удар и по их положению в обществе. Скарлетт лишь рассмеялась, когда Мелани, сосредоточенно нахмурясь, сказала со всей прямотой: «Конечно, капитан Батлер куда лучше, чем многие думают, — каким он оказался добрым и умным, как он сумел спасти Эшли. И он все-таки сражался за Конфедерацию. Но, Скарлетт, не кажется ли тебе, что лучше не принимать столь поспешного решения?»

Нет, Скарлетт было безразлично, кто что говорил, — ей было небезразлично лишь то, что говорила Мамушка. Слова Мамушки сильнее всего обозлили ее и причинили самую острую боль.

— Много вы натворили всякого такого, от чего мисс Эллин очень бы расстроилась, ежели б узнала. И я тоже расстраивалась ужас как. Да только такого вы еще не выкидывали. Взять себе в мужья падаль! Да, мэм, еще раз повторю: падаль! И не смейте мне говорить, будто он — благородных кровей! Ничегошеньки это не меняет. Падаль — она ведь бывает и благородных кровей и неблагородных, а он — падаль! Да, мисс Скарлетт, я ведь видела, как вы отобрали мистера Чарлза у мисс Уилкс, хоть он и ни чуточки вам не нравился. И я видела, как вы украли у собственной сестры мистера Фрэнка. Но я держала рот на замке — ничего не говорила, хоть и видела, что вы творили, когда продавали худой лес за хороший, и оболгали не одного жентмуна из тех, что лесом торгуют, и разъезжали сама по себе всяким скверным неграм на приманку, а теперь вот и мистера Фрэнка из-за вас подстрелили, и бедных каторжников-то вы не кормите, так что у них душа в теле не держится. А я молчком молчала, хотя мисс Эллин в земле обетованной могла б сказать мне: «Мамушка, Мамушка! Плохо ты смотрела за моим дитятей!» Да, мэм, все я терпела, а вот этого, мисс Скарлетт, не стерплю. Не можете вы выйти замуж за падаль. И не выйдете, пока я дышу.

— Нет, выйду — и за того, за кого хочу, — холодно заявила Скарлетт. — Что-то ты стала забывать свое место, Мамушка.

— И давно пора! Но ежели я вам все это не скажу — кто скажет?

— Я уже думала. Мамушка, и решила, что лучше тебе уехать назад в Тару. Я дам тебе денег и…

Мамушка вдруг выпрямилась, исполненная чувства собственного достоинства.

— Я ведь вольная, мисс Скарлетт. И никуда вы меня не пошлете, ежели я сама не захочу. А в Тару я поеду, когда вы со мной поедете. Не оставлю я дите мисс Эллин одну, и ничто на свете меня не принудит. Да и внука мисс Эллин я не оставлю, чтобы всякая там падаль воспитывала его. Здесь я сейчас живу, здесь и останусь!

— Я не позволю тебе жить в моем доме и грубить капитану Батлеру. А я выхожу за него замуж, и разговор окончен.

— Нет, тут еще много можно сказать, — медленно возразила Мамушка, и в ее выцветших старых глазах загорелся воинственный огонек. — Да только ни в жисть я не думала, что придется говорить такое родной дочери мисс Эллин. Но вы уж, мисс Скарлетт, меня выслушайте. Вы ведь всего-то навсего мул в лошадиной сбруе. Ну, а мулу можно надраить копыта и начистить шкуру так, чтоб сверкала, и всю сбрую медными бляхами разукрасить, и в красивую коляску впрячь… Только мул все одно будет мул. И никого тут не обманешь. Так вот и вы. У вас и шелковые-то платья есть, и лесопилки, и лавка, и деньги, и изображаете-то вы из себя бог знает что, а все одно — мул. И никогошеньки-то вы не обманете. И этот Батлер — он хоть и хорошей породы, и такой весь гладкий и начищенный, как скаковая лошадь, а он тоже, как и вы, — мул в лошадиной сбруе. — Мамушка проницательно смотрела на свою хозяйку. Скарлетт же, дрожа от обиды, слова не могла выговорить. — И ежели вы сказали, что хотите замуж за него выйти, вы и выйдете, потому как вы такая же упрямая, как ваш батюшка. Только запомните вот что, мисс Скарлетт: никуда я от вас не уйду. Останусь тут и посмотрю, как оно все будет.

И не дожидаясь ответа. Мамушка повернулась и вышла с таким зловещим видом, словно последние слова ее были: «Встретимся мы… Встретимся мы при Филиппах!» [31] .

Во время медового месяца, который Скарлетт с Реттом проводили в Новом Орлеане, она пересказала ему слова Мамушки. К ее удивлению и возмущению, услышав про мулов в лошадиной сбруе, Ретт рассмеялся.

— В жизни не слыхал, чтобы столь глубокая истина была выражена так кратко, — заметил он. — Мамушка — умная старуха, вот ее уважение и расположение мне хотелось бы завоевать, а таких людей на свете немного. Правда, если в ее глазах я мул, то едва ли сумею этого добиться. Она даже отказалась от десятидолларового золотого, который я в пылу жениховских чувств хотел ей после свадьбы подарить. Редко мне встречались люди, которых не мог бы растопить вид золота. А она посмотрела на меня в упор, поблагодарила и сказала, что она — не вольноотпущенная и мои деньги ей не нужны.

— Почему она так распалилась? И почему вообще все кудахчут по поводу меня, точно куры? Это мое дело, за кого я выхожу замуж и как часто я выхожу. Я, к примеру, всегда интересовалась только собственными делами. Почему же другие суют нос в чужие дела?

— Кошечка моя, люди могут простить почти все — не прощают лишь тем, кто не интересуется чужими делами. Но почему ты пищишь, как ошпаренная кошка? Ты же не раз говорила, что тебе безразлично, что люди болтают на твой счет. А на деле как получается? Ты знаешь, что не раз давала пищу для пересудов по разным мелочам, а сейчас, когда речь идет о таком серьезном вопросе, сплетни вполне естественны. Ты же знала, что пойдут разговоры, если ты выйдешь замуж за такого злодея, как я. Будь я человеком безродным, нищим, люди отнеслись бы к этому спокойнее. Но богатый процветающий злодей — это, уж конечно, непростительно.

— Неужели ты не можешь хоть когда-нибудь быть серьезным!

— Я вполне серьезен. Людям благочестивым всегда досадно, когда неблагочестивые цветут как пышный зеленый лавр. Выше головку, Скарлетт, разве ты не говорила мне как-то, что хочешь, быть очень богатой, прежде всего чтобы иметь возможность послать к черту любого встречного и поперечного? Вот ты и получила такую возможность.

— Но ведь тебя первого я хотела послать к черту, — сказала Скарлетт и рассмеялась.

— И все еще хочешь?

— Ну, не так часто, как прежде.

— Можешь посылать к черту всякий раз, как захочется.

— Радости мне это не прибавит, — заметила Скарлетт и, нагнувшись, небрежно чмокнула его. Черные глаза Ретта быстро пробежали по ее лицу, ища в ее глазах чего-то, но так и не найдя, он отрывисто рассмеялся.